Сиэтл и его окрестности. Полнота, данная нам в ощущениях.
Тепло близких людей. Солнце на лице. Свежие канелле из булочной с хорошим кофе по утрам. Вкус креветок и кукурузы на гриле. Красное вино, изысканное, немного, в любое время дня. Прохлада океана на коже. Запах моря, соли, водорослей. Тишина и пастельные краски заката. Их нелепые жалобы на погоду. Воздух, который хочется вздохнуть и навсегда увезти с собой. Усталость ног от долгой прогулки по побережью. Вкус изысканной пиццы, острое и нежное удовольствие от свежих устриц. Прохлада древнего леса. Уют летнего вечера с тихой музыкой и ароматным карри. Запах жасмина в саду. Борьба с мыслями, главами, словами новой книжки. Интрига тумана. Гладкость камня и дерева, над которым кропотливо и креативно потрудился океан. Аромат альпийских лугов. Вкус свежих ягод. Многоречивый шум города. Теплый песок при прохладном ветре. Щедрость магнолии, растущей под балконом. Возможность закрыть глаза и не думать. Мерный рокот трудяги-океана. Ощущение собственной малости перед его беспредельностью. Завораживающая красота мест. Внимание и забота близких. Благодарность и нежность. Ворох воспоминаний. Сюда хочется вернуться.
***
Пережить Аляску ...
ЕЕ нельзя заснять. Фотографии - лишь след от живого листа, навсегда оставшегося запечатленным в древней породе. Ничто не похоже на то, что можно ощутить будучи там...
Невозможно заснять удивление от того, что видишь колибри - крошечную летающую тропическую экзотику, сидя на пароме, проплывая мимо ледников и вулканов.
Невозможно поверить, что у эскимосов 40 слов для обозначения снега, но Аляскинские алеуты, эскимосы, племена тлингит и хайда лишены богатства этого выбора для обозначения видов дождя, и не понятно, как они с этим обходятся: на юго-востоке Аляски дождь идет не менее редко, чем снег, это просто нам выдали щедрую порцию хорошей погоды...
Невозможно привыкнуть к этому дождю: непредсказуемому, как психологически здоровая женщина, капризному, как избалованное дитя, сильному и непреклонному, как северный охотник, обильному, как слезы истеричной вдовы и животворящему... Столько леса, растений, рек, озер.
Не поверить собственным ушам, когда слышишь, как разговаривает ледник. Многовековая глыба льда, показывающая свое пронзительно-нежно-лазоревое нутро начинает вдруг утробно трещать где-то в глубине своих залежей, и через секунды в воду залива обрушивают тонны глыб отколовшегося от края льда или водопад талой воды, поднимая волну, вызывая восторженное-испуганное «ах» у наблюдателей с лодки. И все: уже не возможно оторвать напряженного взгляда от этой ледяной реки в ожидании нового голоса самой земли и очередного обрушения исполина. И весь превращаешься в ожидание... пока он снова не начнет свой неожиданный рассказ многовековой истории выпавших снегов, нехотя отпуская на волю очередного «теленка» — свое ледяное дитя, начинающее самостоятельную жизнь как величественный или малокалиберный новорожденный айсберг.
Не поверить собственным глазам, когда перед самым капотом машины вдруг пересекают дорогу куда-то очень спешащие черные медведи, в то время как вы уже сотни раз видели всяческие предостережения не оставлять еду, чтобы не приманивать мишек, и вы уже отчаялись их увидеть, думая, что все это — пустые разговоры местных рейнджеров, мол здесь на каждом углу медведи...
Не поверить собственным ощущениям, наблюдая, как лосось идет на нерест, то вспенивая реку упорным желанием достигнуть цели, то выпрыгивая из воды, словно дружная цирковая семья акробатов, то стоя в ручье против течения настоящими сотнями, тысячами, то пытаясь пройти по мелководью так близко и уже изможденно, что его можно поймать руками.
Не представить, что хозяевами Аляски, конечно, же не являются ни американцы, ни русские, ни древние индейские племена. Подлинные владельцы и управленцы Аляски — орлы, чайки, медведи, киты, касатки, котики, огромные черные вороны. Человечеству стоит похоронить свою гордыню в Нью-Йорке, в самодельных джунглях Манхэттена, здесь — обитель мифов. Здесь человеческая гордыня легко ржавеет, облезает, выветривается, величием обладает лишь природа и... заслуженно.
Не смириться с тем, что побывав там, навсегда меняется понятие о "свежем воздухе", вряд ли где-то еще встретишь свежее, разве что в Арктике или Антарктиде, если когда-нибудь занесет туда судьба.
Нигде, как на палубе парома, не спится так сладко, а гор, ледников, вулканов и абсолютно девственного леса, укутанных рваным туманом и облаками, проплывает мимо так много, что в какой-то момент начинаешь думать, может быть, мне это все только снится... И я вижу сон о начале времен, о бурной молодости Земли, когда она была еще так дика, щедра на леса, ледники и вулканы, еще так молода.
Невозможно описать эту землю, даже Кену Кизи, что уж говорить обо мне. Хотя читая на Аляске его завораживающую "Песнь моряка", погружаюсь в нее (и в книгу и в Аляску), точно айсберг, оставляя над поверхностью лишь ослепительно белый глаз, чтобы не пропустить ни одной невероятной зарисовки.
Ее нельзя запечатлеть, только пережить.
«Это все правда, даже если этого всего никогда не было...» — говорил Кизи.
Так вот, она существует. Мы там были. Но поверить в это уже трудно, ускользает... В ней осталось так много неизведанного и не только нами, и потому возвращение неминуемо.
***
Лучший подарок психотерапевту — небо. На этот раз небо Нью-Йорка. Не приснилось, было. Серое. Почти все выпавшее нам время. Но этому городу идет все. Даже серое небо, в тумане скрывающее свои восторженные вертикали. Здесь легко наполняться и отдыхать, уставая от долгих многочасовых прогулок. Этот гигантский тетрис из как бы случайно выросших домов, этносов и судеб захватывает и будоражит, настойчиво напоминая одновременно о личной малости и человеческом величии.
Здесь всегда можно найти уютное местечко. Остров с поразительно дорогой землей умудряется расширять пространство и способен создавать и сохранять парки на любом клочке земли: на перекрестке в больших кадках, на старой железной дороге, проложенной на высоте 10 метров над уровнем города, на набережных, с видом на подаренную Свободу, иногда просто за поворотом. И в каждом из них возникает неповторимое ощущение «место специально для тебя», снисходит ощущение передышки и покоя от темпа города, за которым не угнаться.
Здесь ощутима ценность каждой жизни. Вместо памятника разрушенных террористической атакой центров периметр из имен и слез падающих в бездну, а новый центр возводят рядом. У них жизнь не продолжается там, где она прервалась. На этом месте живая память. Жизнь продолжается где-то рядом. А здесь память, перечисленная и оплаканная поименно.
Здесь в случайно выбранном кафе всегда может оказаться русская пожилая владелица, которая одарит дополнительным салатом и с упоением расскажет о сыне, покорившем Эверест, об одной знакомой русской танцовщице, пережившей все лихие времена и, конечно, пожалуется на экономику и дороговизну жизни. А потом спросит неожиданно: «вы случайно не писатели?», на что муж, смеясь, ответит: «нет», а я одновременно с ним почему-то скажу: «да», неожиданно для самой себя обнаруживая такую до сих пор непривычную идентичность.
Это город ненасытных туристов, откормленных белок, водителей со стальными нервами, амбициозных эмигрантов и великих надежд. Это город, в который хочется возвращаться, чтобы убедиться: все на своих местах, и даже вездесущие строительные краны, предвестники нового, существенно не изменят облика этого гигантского котла, в котором американская мечта многих поколений прямо на ваших глазах переплавляется в просто жизнь.
Вместе с наступившим годом летим на юг. В вечный праздник, построенный на блюзе и слезах черных рабов, замешанный на тоске по Африке, испеченный под южным солнцем, сметенный ураганом и восстановленный. Новый Орлеан. Здесь живая музыка даже днем выплескивается на улицы из шумных баров, что уж говорить о вечере. Вечерами кажется, что музыка переполняет знаменитую улицу, сметает все на своем пути, как поток воды от Катрины - печально знаменитого урагана. Здесь кажется добавляют алкоголь в любой соус, а с утра пьют кровавую Мэри. Комбо (combo) из блюд (креветки, колбаски и еще десять ингредиентов в одном блюде), комбо из языков, культур, музыкальных стилей, цвета кожи. И наши дни были тоже комбо: из джаза, блюза, длинных прогулок вдоль Миссисипи, птиц, аллигаторов, сонно сидящих в болотах, из маленьких местечек и новомодных ресторанов, из особенного полюбившегося нам бара «Наполеон», в котором так приятно выпить по классическую музыку. Здесь есть свои Елисейские поля, и улицы названы в честь наполеоновских побед. Здесь каждый день живут как последний («You only live once»). Возможно поэтому так любят праздники, так цветасто и щедро украшают свои дома, так торопятся жить, и, конечно, Марди Гра - самый главный праздник-карнавал уже ведет свой обратный отсчет. Но мы уже уедем, нет возможности ждать до Ново-Орлеанской весны. Но она наступит, и у нас тоже. Хотя еще так темно и холодно в Москве, так привычно по зимнему сумрачно, что спустя уже несколько часов по прибытии не верится, что два великих города - две вселенные немного нам приоткрылись за эти короткие каникулы.
P.S. Это путевые, а не политические заметки, для желающих проявить свой патриотизм — занимайтесь этим на своей страничке. Я тоже люблю Россию, но и путешествовать люблю тоже.